Это раньше, в детстве и юности казалось, что январь — очень короткий, внезапный месяц. Он начинался дымом петард, пузырьками дешёвого шампанского и заиндевевшими в холодильнике салатами, принося свой первый день в жертву Богам сновидений. Он продолжался пыльными страницами учебников, сессионным мандражом и хмельными посиделками в честь сдачи очередного экзамена. Он был наполнен походами в гости, сияющим снегом на горных вершинах, морозным воздухом, хранящимся прямо на моём не стеклённом балконе, шашлыком на тринадцатое и каникулярным угаром после двадцатого. Январь проносился воющей электричкой по ржавым рельсам повседневности, тут и там оставляя после себя мятые конфетные фантики и тёплые отпечатки чьи-то губ на горящей от мороза щеке. Он был фееричен и краткосрочен как вспышка стробоскопа.
Потом уже стало не так. Внезапно оказалось, что январь не целиком состоит из новогодних праздников и пустого дуракаваляния. И даже не наполовину. Выяснилось, что два-три-пять первых мишуровых дней — это только некий прожектор на головном вагоне гулко мчащегося в тоннелях метропоезда. А за ним следует череда абсолютно одинаковых с виду вагонов-дней, наполненных угрюмыми лицами, запахом пота и отзвуками металлического голоса, указывающего мне, что делать, а что нет. И поезд этот движется не куда-то там, а на работу. Работа начинается сразу, как обрыв и бездонная пропасть после цветочного луга, манящего шелком травы. Сейчас ты ещё в шапке с бубенцами вручаешь детям подарки, собирая восторги в потёртую котомку души, а завтра уже читаешь канцелярский текст очередного договора. А через неделю и вовсе забываешь о том, что были какие-то там праздники, раздраженно меняешь аляповатые обои со свечками и ёлочкой на рабочем столе и комкаешь открытки, раздражающие издевательским “Season greetings”. Какой там сизон — три несчастных дня, один из которых вообще провёл во сне.
Нет, вы только не подумайте, что я не люблю работать. Я работать очень люблю и долго без работы не могу. Если рассуждать общо и глубоко философски, то работа — это моя осознанная необходимость, делающая меня человеком и личностью. Однако как работать в январе, когда на зубах ещё скрипит зелёный горошек и в волосах застряли кудри серпантина? Я не понимаю.
Я, если честно, не понимаю многого. Не знаю, как работать в феврале, наполненном валентиновыми поцелуями и защитниками всех Родин сразу. Как работать в марте, когда цветочный запах Самого гендерного праздника бьёт в ноздри. Как работать в апреле, играющем капелью бравурные марши для всех Дураков. Возможно ли работать в парадно-шашлыково-гвоздичном мае. Есть ли смысл работать, уклоняясь от робких прикосновений свежего июньского зовущего в дорогу ветра. Кто сумеет работать под натиском иссушающего июльского зноя. Почему нужно работать с деньрожденческом августе. Кто придумал работать в звенящем белыми бантами золотом сентябре. Не будет ли преступлением работать в увядающем и самом искреннем на свете октябре. Для работы ли создан моросящий колючим дождём циник-ноябрь. И что за работа может быть в беременном предпраздничной суетой наполовину состоящем из праздников декабре. Ничего этого я не понимаю.
Но в детстве мне казалось, что с уходом января я теряю и какую-то невидимую прямую связь с Праздником, которого ждёшь весь год, и январь хотелось остановить любой ценой — до последнего оттягивая момент, когда нужно будет убирать ёлку, и алчно пересматривая полученные в этот раз подарки, сохранив даже упаковку с маленькими елочками. А теперь не так. Теперь январь стал длинным зимним месяцем, когда успеваешь попраздновать, наработаться до потери пульса, принять ряд важных решений, поболеть неделю, посмотреть три сезона сериала про наркоманов, потратить все деньги, и всё равно первое февраля ещё только послезавтра. Если, конечно, повезёт дожить до послезавтра. Это я уже не говорю про падающие самолеты и звенящие посудой в шкафу землетрясения.
А в феврале в этом году всего 28 дней. От этого как-то поспокойней что ли. Двадцать восемь пишем, три в уме…
